Артур Кларк - Свидание с Рамой [Город и звезды. Свидание с Рамой]
— А скажите-ка мне, Джизирак, — неожиданно задал вопрос Шут, — знает ли Олвин, что он — не первый Неповторимый?
Казалось, что Джизирак был поражен услышанным и даже уязвлен.
— Мне следовало бы догадаться, что уж вам-то это известно, — печально ответил он. — Сколько Неповторимых было за всю историю Диаспара? Десять?
— Четырнадцать, — тотчас ответил Хедрон. — Не считая Олвина.
— У вас информация богаче, чем у меня, — криво усмехнулся Джизирак. — И вы можете сказать мне, что именно стало с теми Неповторимыми?
— Они исчезли…
— Благодарю. Это мне известно. Именно поэтому я почти ничего не сообщил Олвину о его предшественниках: знание о них едва ли помогло бы ему в его нынешнем состоянии… Могу я рассчитывать на ваше сотрудничество?
— В настоящий момент — да. Мне хочется самому изучить Олвина. Загадки всегда завораживали меня, а в Диаспаре их так мало… Кроме того, мне кажется, что судьба, возможно, готовит нам такую шутку, по сравнению с которой все мои шутовские усилия будут выглядеть куда как скромно… И в этом случае я хочу быть уверен, что буду присутствовать, когда грянет гром… У нас впереди, знаете ли, несколько очень и очень интересных столетий.
…Олвин не тратил времени зря и немедленно принялся узнавать о Хедроне все, что можно. Как всегда, основным источником его информации был Джизирак. Старый наставник дал ему строго фактический отчет о своей встрече с Хедроном и добавил то немногое, что ему было известно об образе жизни Шута. В той мере, в какой это вообще было возможно в Диаспаре, Хедрон вел уединенный образ жизни: никто не знал ни где он живет, ни каковы его привычки. Последняя по времени шутка, которую он отмочил, была, в сущности, совсем детской проказой, повлекшей за собой полный паралич всего городского транспорта. Было это пятьдесят лет назад. Столетием раньше он пустил гулять по городу очень уж противного дракона, который слонялся по улицам и жадно пожирал все работы, выставленные модным в тот момент скульптором. Сам скульптор, справедливо встревоженный, когда разборчивость чудовища по кулинарной части стала очевидной, предпочел спрятаться и не появляться до тех пор, пока дракон не исчез столь же загадочным образом, как и появился.
Из всей этой информации было ясно одно: Хедрон, должно быть, досконально знал функции всех устройств и сил, которые управляли жизнью города, и мог заставить их повиноваться своей воле в такой степени, которая не была доступна никому другому. И надо полагать, что существовал еще один, более высокий уровень контроля, где предотвращались любые попытки слишком уж изобретательных шутов причинить постоянный и неустранимый ущерб структуре Диаспара.
Олвин должным образом усвоил все это, но не предпринял никаких попыток к тому, чтобы увидеться с Хедроном. Ему хотелось обрушить на Шута целый ворох вопросов, но непреклонное стремление до всего доходить самому — быть может, наиболее неповторимая черта его уникального характера — укрепляло решимость выяснить все, что можно без помощи со стороны.
Подобно путешественнику стародавних времен, который стирал с карты белые пятна неведомых земель, Олвин приступил к систематическому исследованию Диаспара. Дни и недели проводил он, бродя лабиринтами покинутых башен на границах города в надежде, что найдет где-нибудь выход на той стороне. Он успел исследовать менее чем одну сотню зданий внешнего пояса, когда пришел к выводу, что тратит время зря. Это не было результатом нетерпения — думать так заставлял просто здравый смысл. Он увидел достаточно, чтобы убедиться, что, если выход из города где-то и есть, его так просто не обнаружить. Он мог бы потратить столетия в бесплодных поисках, вместо того чтобы обратиться к помощи более сведущего человека.
Джизирак прямо сказал ему, что не знает пути, ведущего из Диаспара, и что сам сомневается в его существовании. Информационные устройства, когда Олвин задал им этот вопрос, тщетно обшаривали свою практически безграничную память. Они могли ему поведать мельчайшие детали истории города, вплоть до самого начала периода, записанного в Центральном Компьютере, до барьера, за которым, навечно скрытые от человека, лежали Века Рассвета. Но либо информаторы были не в состоянии дать ответ на незатейливый вопрос Олвина, либо какой-то высший авторитет запретил им отвечать.
Ему необходимо было снова повидаться с Хедроном.
7
— А ты не торопился, — сказал Хедрон. — Впрочем, я знал, что рано или поздно ты придешь.
— Я пытаюсь найти выход из города, — без обиняков выпалил Олвин. — Ведь должен же быть хотя бы один… и мне думается, помочь найти его можете вы!
Несколько секунд Хедрон сидел в полном молчании. Пожелай он — у него еще было время свернуть с пути, что простерся перед ним в будущее, лежащее за пределами всех его способностей к предвидению. Быть может, никакой опасности и не существовало и ничто не могло потревожить преемственную неизменность Диаспара. Но если он существовал — самый малейший риск чего-то странного и неизведанного, грозящего этому миру, то сейчас у Хедрона был последний шанс предотвратить грядущее.
Порядок вещей, каким он был, вполне устраивал Хедрона. Верно, время от времени он мог слегка расстраивать этот порядок, но только едва ощутимо. Он был критиком, а не революционером. На поверхности ровно текущей Реки Времени он стремился вызвать лишь легкую рябь. От мысли, что можно изменить само течение, у него мурашки бежали по коже. Стремление испытать какое-нибудь приключение, кроме тех, что были возможны в сагах, было вытравлено из его сознания так же тщательно и продуманно, как и у всех остальных жителей Диаспара.
И все же в нем еще теплилась — едва-едва — искорка того любопытства, что было когда-то величайшим даром Человека. И Хедрон был готов пойти на риск.
В юности он ничем не отличался от товарищей. Только когда он повзрослел и пробудившиеся воспоминания о прежних существованиях нахлынули на него, только тогда он принял роль, для которой был предназначен давным-давно. Порой в нем все восставало против того, что великие умы, которые с таким же вот бесконечным искусством создали Диаспар, в состоянии даже теперь, спустя века и века, заставить его дергаться марионеткой на выстроенной ими сцене. И вот у него — кто знает? — появился шанс осуществить давно откладываемую месть… Появился новый актер, который, возможно, в последний раз опустит занавес над пьесой, действие за действием все идущей и идущей на сцене жизни.
Сочувствие к тому, чье одиночество должно быть куда более глубоким, чем его собственное, скука, порожденная веками повторений, и проказливое стремление к крупному озорству — таковы были противоречивые факторы, подтолкнувшие Хедрона к действию.
